Исайя Берлин - Джамбаттиста Вик о и история культуры

ДЖАМБАТТИСТА ВИКО И ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ

I

Человек издавна стремился изучать свое прошлое. К этому важнейшему для него делу его побуждало немало причин. В своем известном эссе Ницше называет не­которые из них: гордость, желание про­славить род, нацию, церковь, расу, класс, партию; стремление поддержать единство общества, ибо «все мы — дети Кадма», и, наконец, вера в свя­щенные предания рода — в то, что только наши предки удо­стаивались откровений об истинных целях жизни, о добре и зле, правде и лжи, о том, как и во имя чего нужно жить, и вместе с тем обладали чувством коллективного достоинства, испытывали потребность знать и объяснять другим, в каком обществе мы живем, понимали структуру отношений, через которые наш коллективный гений выразил себя и может дей­ствовать.

Существует этический подход к истории — в ней мы на­ходим подлинные образцы порока и добродетели, яркие примеры того, к чему стоит стремиться и чего избегать; она разворачивает перед нами галерею героев и злодеев, мудре­цов и глупцов, баловней судьбы и неудачников. При таком подходе история — это прежде всего школа этики, по выра­жению Лейбница, или экспериментальной политики, как полагал Жозеф де Местр (и, возможно, Макиавелли).

Другие ищут в истории некий узор, постепенное осуществ­ление вселенского замысла, дело Божественного мастера,

«Giambattista Vico and the Cultural History» ©Isaiah Berlin 1983

сотворившего нас; в нем все служит единой цели, скрытой от нас (возможно, потому, что мы чересчур слабы, грешны или глупы), но реальной и незыблемой, с отличительными чер­тами, внятными тем, кто при всем своем несовершенстве имеет глаза, чтобы видеть. Одна из форм этого видения — представление об истории как о космической драме, которая должна завершиться развязкой за границами времени и все­общим духовным преображением, недоступным ограни­ченному человеческому разум)'. Третьи видят в истории цик­лический процесс, ведущий к вершинам человеческих свершений, а затем — к упадку и краху, после которого все начинается заново. Считается, что подобные узоры сами по себе придают смысл историческому процессу, иначе он был бы обыкновенной игрой случая, механической последователь­ностью причин и следствий.

Многие верят в могущество социологической науки и в то, что исторические факты суть данные, позволяющие предска­зывать будущее и воссоздавать прошлое, если нам известны законы, управляющие общественными изменениями. Тогда история — это совокупность наблюдений, которые соотносят­ся с современной научной социологией примерно так, как наблюдения Тихо Браге соотносятся с законами Кеплера или Галилея, и этот новый и мощный инструмент возвращает нас к простому накоплению фактов, необходимых лишь для того, чтобы проверить специальные гипотезы. Так полагали позитивисты прошлого века Конт и Бокль. Они верили в возможность и необходимость естественно-научной истории, созданной по принципам если не физики, то, по крайней мере, биологии.

А некоторые хотят изучать историю просто из любопыт­ства к прошлому, из чистой жажды знаний и желания понять, что, когда и почему произошло, не прибегая при этом к широким обобщениям и не выводя законов.

Последнее, хоть и не малое, стремление владеет теми, кто хочет знать, как мы, нынешние, стали теми, кто мы есть, кем были наши предки, что они делали и к чему это привело, как

Майкл Уайт Культурный релятивизм

«КУЛЬТУРНЫЙ РЕЛЯТИВИЗМ, ВЕРСИЯ 2»

Michael White, Professor of Anthropology, Williams College, USA.

Current Anthropology, Volume 49, Number 3, June 2008, p. 363-383¹

Введение

Антропологи как бы обладают лицензией на культурный релятивизм (КР), и в то же время, очевидно, что они смотрят на КР с двойственными чувствами. Мало кто из антропологов серьезно пытался выстроить свое отношение к КР как всеобъемлющей теории. Вместо этого, антропологи тратили массу энергии для того, чтобы примерить КР с защитой «прав человека». КР продолжает присутствовать во всех вводных университетских программах по антропологии…

Незадолго до того, как кардинал Джозеф Ратцингер был избран папой Бенедиктом XVI, он назвал моральный релятивизм, с которым КР очень тесно связан, одним из важнейших человеческих пороков. Сразу же после 11 сентября 2001 г. консервативный публицист William Bennett заявил, что распространение КР представляет собой одну из главнейших опасностей для американского общества. Он писал: релятивизм «утверждает, что у нас нет основы для того, чтобы высказывать суждения о других народах и культурах, и уж точно у нас нет права утверждать, что есть люди «лучше или хуже», что они могут быть «хорошими» или «плохими» (…). А без такого различения, утверждает он, американцы будут неспособны противостоять терроризму. Точно такую же мысль высказывал Dinesh d’Souza в своей книге «Конец расизма» (1995); он утверждает, что триумф релятивистского мышления в американской интеллектуальной и политической жизни сделал невозможным какую-либо критику, например, в отношении Афро-Американской культуры, что D’Sousa считает опасным. Он пишет: «Изначальная открытость по отношению к истинам иной культуры вырождается в зашоренное отрицание каких-либо транскультурных стандартов». (с. 384).

Другие, менее полемические работы в разных областях так или иначе затрагивают КР, часто связывая его с практическими и моральными дилеммами, с которыми сталкивается плюралистическое общество. Множество философов и политологов, опираясь на логические и этические доводы, уже провозгласило КР умершим. Например I.C. Jarvie пишет с характерным раздражением: «Внутренняя непоследовательность релятивизма и его абсурдные, отталкивающие следствия, давно уже стали очевидными». И, тем не менее, КР не исчезает! Его никто открыто не поддерживает, но мало кто решительно отвергает…

Особенно высоки ставки КР среди студентов. И я, и многие мои коллеги заметили устойчивый сдвиг в ценностных ориентациях студентов в сторону некритического признания практически любого типа поведения, если это поведение определяется национальной, этнической, религиозной или какой-либо иной культурой, к которой человек принадлежит. Наиболее частым примером может служить примерно такая фраза из уст студента во время занятий: «Мы обсуждали с моим соседом [по общежитию] человеческие жертвоприношения у ацтеков, и он говорит, мол, кто мы такие, чтобы судить, что это плохо? Это же их культура, верно?». Richard Handler (2005) по этому поводу пишет: «Студенты непреклонны в своей заботе о ценностях других; и точно также они непреклонны в том, чтобы переосмыслить антропологический релятивизм как правило потребительского выбора: мир состоит из независимых индивидов, каждый из которых обладает неотъемлемым правом видеть мир со своей точки зрения, и действовать соответственно, не подвергая критике взгляды – т.е. покупательский выбор – других людей».

Английский cultural critic Richard Hoggart в своих полных едкости размышлениях о релятивизме, процветающем в обществе безумного потребления (1998), замечает, что релятивизм есть прекрасное оружие не только для левых политических сил (что кажется естественным), но и для правых, учитывая веру последних в сакральность рыночных ценностей. Может быть, постоянная критика релятивизма правыми есть их попытка оправдаться за соучастие в пропаганде этого же самого релятивизма в области массовой культуры!

Удивительно, что до сих пор многие критики КР ссылаются на его классическую форму, как она сложилась в антропологии 1940-1950-х гг., прежде всего в работах Мельвиля Херсковица (Melville J. Herskovits). Возможно, они при этом во многом упрощают и искажают то, что хотел сделать Херсковиц. Но интересно то, что именно эту форму антропологического релятивизма используют критики, и эта тень незаслуженно падает и на современную антропологию. Ведь с тех пор и антропологическая теория намного ушла вперед, да и само общество так изменилось, что требуется переосмысление и уточнение старого релятивистского мышления. Самое главное, что теперь человеческие культуры гораздо более взаимосвязаны. Утверждение релятивистов, что каждое общество есть автономный концептуальный мир, может служить как удобная метафора, но оно имеет мало общего с каждодневным опытом большинства современных людей.

В этой статье я хочу сделать краткий обзор истории классического КР; далее я попытаюсь обосновать, почему нельзя раз и навсегда отказаться от КР; и затем предложу новый, более взвешенный и приемлемый, на мой взгляд, вариант КР, более совместимый с современной практикой антропологических исследований. Этот мой проект обращен к двум аудиториям: к не-антропологам, которые считают, что релятивизм, высказанный такими авторами как Херсковиц, до сих пор характерен для всех антропологов; и к тем моим коллегам, некритичная приверженность которых к КР косвенно подрывает историческую миссию антропологии как науки, призванной раскрыть важные, универсальные образцы человеческой культуры. Не случайно Maurice Bloch в своей работе “Where Did Anthropology Go? Or the Need of Human Nature” прослеживает устойчивый и заслуживающий сожаления отход антропологов от тех элементов сравнения или обобщения, которые способствовали бы сбалансировать исследования частных историй с самым что ни на есть общим понимаем «человеческой природы».